"Апельсиновая сигнализация"

Только что проснувшееся Солнце сунуло длинный оранжевый палец в распахнутое окно моей комнаты и потрогало бесчисленные колокольчики, свисающие с потолка сплошным звенящим покрывалом. Я приоткрыл глаза и, пока ветер перебирал мои волосы, стараясь сделать мне причёску на свой, особо лохматый, лад, потянулся.
Колокольчики и бубенцы зазвенели пуще прежнего, цепляясь друг за друга лентами, нитками и верёвочками, обнимаясь в утреннем приветствии. В нос ударил знакомый запах клюквы, апельсинов и чего-то ещё. Чего именно - не разобрать. Кажется, так пахнет сахарная вата в солнечный день.
Несколько колокольчиков ночью исчезли. Они иногда пропадают куда-то, но вечерами я всё равно делаю новые. Хорошо даже, что они растворяются в воздухе, иначе вся квартира доверху была бы заполнена ими.
Пройдя в кухню, я заметил, что на одном из лежащих на подоконнике апельсинов, чирикая, сидит воробей. Наверное, яркость этих маленьких солнышек его привлекла. Апельсиновым запахом я отпугиваю от распахнутых окон гуляющих по крышам и карнизам кошек. Забравшийся однажды в квартиру зверёк не только поднял страшный шум и звон, но и оборвал не меньше двух дюжин колокольчиков с потолка. Так что я установил себе своего рода охранную систему из апельсинов и апельсиновых шкурок, острый запах которых кошки, как известно, не любят.
В прихожей от пола до потолка высился книжный стеллаж, заполненный, по большей части, справочниками и толковыми словарями. "Свойства металлов" стоит на уровне глаз. Я частенько перечитываю заметку-другую, ещё более подробно изучая материалы, с которыми работаю. Шуршат страницы. "...Галлий плавится при температуре человеческой ладони. Один из самых легкоплавких металлов...". Интересно.
"...Железо, латунь, галогенид серебра и его роль в фотографии, вольфрам, цезий...".
На лестничной площадке по ту сторону двери слышаться шаги, едва слышно шуршат комочки пыли и разбегаются по углам глазастые чернушки.
Соседи снизу пожаловали. Вот далась им эта пустующая квартира! Люди здесь не живут, здесь временно обитаю я. Присматриваю, не шумлю, не мусорю, делаю исчезающие в неведомых направлениях колокольчики.
Забежав в комнату, заваленную расшитыми подушками и с колокольчиками на потолке, я услышал, как открылась, прищёлкнув замком, входная дверь.
Шаги. Кажется, соседи слышали шорох страниц и шелест одежды. Но ничего, здесь они меня не обнаружат. Ещё раз оглядываю комнату. Сплошь увешанный колокольчиками потолок. Железные, оловянные, глиняные, латунные, хрустальные... И у каждого свой звук. При любом сквозняке комната начинает петь и наливаться дробленым перезвоном. Апельсины на подоконнике - защита от бродящих по крыше кошек.Охапка разноцветных лент ярким осьминогом высовывается из-за двери платяного шкафа. Весь пол усыпан подушками и циновками с замысловатыми и подчас аляпистыми узорами. Посреди комнаты, на полу, пустой "пятачок" в окружении подушек, на котором россыпью поблёскивают заготовки новых колокольчиков. Поправляю чуть съехавший на бок тюрбан синего цвета с серебристым орнаментом, припадаю ухом к двери. Шаги и голоса. Близко. Воздух в комнате пропах апельсинами и едва слышным перезвоном, окрасился разноцветьем лент и подушек, блеснул серебристыми цветами с моей одежды и бликом сапфира на тюрбане.
Голоса и шаги ближе. Но я не беспокоюсь. Они не заметят неприметную дверь, которой не должно быть в этой квартире на девятом этаже. Они просто зашли проверить, всё ли в порядке в странной нежилой, как они считают, квартире? Они не заметят меня.
Если только у них в головах не брякнет один из произведённых мною, Интуицией, колокольчиков...

FIN.

"Манеж"

От автора: Я всегда говорила: «Не люблю цирк из-за того, что там жестоко обращаются с животными». Враньё. Наглое враньё. Я видела закулисье многих цирков и, скажу тебе, Читатель, это неправда. Жестокое обращение с животными в цирках — это как раз-таки исключение из правил. А я цирк люблю. Но, приходя туда, испытываю зависть к артистам. Да, зависть. Потому что мне с раннего детства хотелось стать эдаким Эмилем Кио в юбке. Показывать замысловатые фокусы, выходя на манеж. Или поступить в ГИТИС на кафедру режиссуры цирка… Увы, не судьба. У меня ДЦП, третья группа инвалидности. Моя мечта выступать в цирке накрылась, как говорится, медным тазом. Поэтому я придумала себе свой собственный цирк внутри музыкальной шкатулки…

Яркий свет прожекторов, заливший манеж и весь зал до самой крыши, сливается с громом аплодисментов. Ещё раз оглядываю зрительские ряды, всматриваюсь в лица, улыбаюсь и пытаюсь привести в норму сбивчивое дыхание. Не получается. Невозможно быть спокойным, когда ты счастлив. Ко мне подбегает маленькая рыжеволосая девочка с плетёной корзинкой, наполненной сиренью. Девчушка с сотней граммов веснушек на лице, только что бойко преодолевшая барьер, подбегает к каждому, стоящему на манеже. И артистам, и униформе, и шпрехшталмейстеру. Последний подхватывает девочку, выходит в центр манежа, воздев свободную руку вверх. Публика награждает аплодисментами и Рыженькую.

Едва оказавшись за кулисами, я присаживаюсь на ближайший стул и обмахиваюсь найденной тут же газетой. Усталость, всё ещё гремящая в ушах музыка, духота, гул публики и счастье. То, которое может подарить лишь любимое дело, овация, признание...

За дверями гардеробных гудят приглушённые голоса артистов, где-то поют под гитару и саксофон. Я выбираюсь из гримёрной в коридор уже без грима и в своём обычном облачении. Костюм остался на вешалке. Иду в фойе, посмотреть, что там делается.

Не все зрители ещё разошлись по домам. Кто-то покупает сувениры, кто-то ждёт товарищей, кто-то фотографируется на память. А у стены с афишами и плакатами стоит длинноволосый мальчик, так и притягивающий взгляд не только необычной внешностью, но и своей неподвижностью, которая выделяет его среди снующей публики. Он долго рассматривал фотографии, дотрагивался до некоторых, словно бы рассказывал им какой-то секрет.

Я бродил по зданию цирка ещё довольно долго. В пустом фойе первого этажа хлопнула дверь, а в зале погасили свет. Почему-то мне нравится приходить иногда в пустой зал, на безмолвный манеж, присесть на барьер и рассматривать во мраке, слегка рассеиваемом одним-единственным дежурным светильником, силуэты огромных цветов, которыми кажутся по ночам софиты со створками. Послушать слабый шорох под сиденьями. Там снуёт Тайна, убежавшая на ночь от фокусников.

Но сегодня я оказался в зале не один. Посреди полутёмного манежа стоял тот самый мальчик, которого я заметил в фойе. Он так долго рассматривал фотографии...

А теперь он здесь. В пустом зале. Стоит посреди манежа и показывает невидимым зрителям старый фокус с палочкой, превращающейся в два цветастых лоскутка. Фокусы с картами. С прозрачными шарами, которые катались по мальчику как примагниченные до тех пор, пока он не подбрасывал из в воздух и не жонглировал ими.

Странно. Я в первый раз вижу этого мальчика. Он не из нашей труппы да и среди студийцев мне не доводилось его видеть. Такую внешность, как у него, трудно не приметить. Тёмные волосы и белая кожа, чёрные глаза, высокий рост...

Не двигаясь с места, неизвестный черноглазый мальчик продолжал жонглировать несколькими мячиками, образуя из них какую-то сложную комбинацию.

Поклон невидимым зрителям, беззвучное шевеление губ, залитая слезами улыбка. Мальчик вдруг подошёл к краю манежа. Подошёл, сильно припадая на правую ногу, и с отвращением отшвырнул прочь свою трость. Неизвестный маленький жонглёр осел на пол и, положив голову на сложенные на барьере руки, тихо разрыдался.

Я наблюдал за тем, чего никто не должен был увидеть. Здесь, в пустом зале, был только этот мальчик, чья мечта разбилась, едва столкнувшись с реальностью. А он всё равно хранил её. Пусть покрытую трещинами и припорошенную сожалениями, латанную, но всё ещё любимую.

Знаете, мне приходилось видеть артистов, сходящих с манежа по тем или иным причинам. Это ужасное зрелище. Их тянет, тянет снова выйти на манеж, вновь увидеть публику, услышать аплодисменты.

Но сегодня я впервые увидел того, кто попросту не смог ступить в этот сверкающий круг в тринадцать метров. Того, кто так мечтал об этом, но увы. Каково это - грезить о том, чему никогда не суждено сбыться? Каково видеть блестящие прожекторами, шумные сны, а потом просыпаться перед рассветом и проглатывать слёзы, которых никто не должен заметить? Каково испытывать чувство зависти, приходя сюда и глядя на артистов?

Я живо представил себе, как этот мальчик старательно и упорно учиться жонглировать, стоя посреди своей комнаты и плотно закрыв дверь, чтобы никто не увидел случайно его упражнений. Как он смотрит из окна на раскинувшиеся в летних полях цветастый шатры цирков-шапито. Как подходит к ним поближе, сильно припадая на правую ногу. Приходит, чтобы всего на секунду вообразить себя артистом, фокусником и волшебником. И как потом возвращается домой, быть может, смущаясь своей минутной слабости, повинуясь которой он и пошёл к шатру. Или зданию цирка, которое по форме напоминает гигантскую банку с чудесами.

Когда мальчик с усилием, закусив от боли в правой ноге губу, встал и поднял свою трость, я хотел окликнуть его. Он перелез через барьер и вышел вон из зала. Я попытался позвать мальчика, но не стал. Зачем? Что я могу сказать ему? Мои слова вряд ли его утешат, только сделают ему ещё больнее.

И я остался стоять в проходе. Не спешил уходить домой. Мне всё думалось, как же так получается? Каково это, время от времени навещать мечту, пусть и потрескавшуюся, вымытую в слезах и отшлифованную сожалениями, но всё ещё любимую, ожидающую на бортике циркового манежа?..

"Генри О`Нил"

Тот день, когда в аудиторию, где расположился наш литературный кружок, вошёл этот парень в бежевой рубашке, ознаменовался крупным скандалом. Скромный новичок уселся за стол позади всех, хотя из-за высокого роста при всём желании не сумел бы спрятаться за нашими спинами. Он был виден отовсюду как жираф. Наверное, новенький - баскетболист, воспылавший страстью к литературному творчеству. Свои черновики, написанные кривоватым почерком он, наверняка, прячет под матрасом или в ящике стола, скрывая творческие позывы от родственников, друзей и коллег, как нечто постыдное, не свойственное ему.  
Мои братья и сёстры по литературе с самого утра горячо обсуждали нового успешного писателя, чьи книги не так давно увидели свет, но имя их автора уже знал весь город, а следом, вероятно, узнает и весь Мир. Генри О`Нил ворвался в литературные круги подобно крепостному тарану. 
В разговорах этих то и дело проскальзывали нотки зависти. Ещё бы! Всем нам хотелось покорить те вершины, до которых добрался Генри О`Нил. 
- Добрый вечер! - громогласно произнёс Ришар, распахнув двустворчатую дверь.
Он прошёл по аудитории и едва заметно кивнул тому скромному писателю-баскетболисту, которого я про себя прозвал Осторожно-Люстра. 
- Дорогие мои, - продолжал Ришар - Сегодня у нас гость. По праву новоприбывшего давайте предоставим ему возможность первым прочесть этюд, который он набросал к нашему занятию. Ему это показалось забавным...
Осторожно-Люстра, смущённо улыбаясь, поднялся со своего места и прошёл к трибуне, держа в руках несколько листков бумаги, исписанных с обеих сторон. Почерк, вопреки моим ожиданиям, у  него был ровный, не мелкий, не крупный - самое то для чтения. Новичок встал за трибуну, бегло осмотрел листы, проверяя, все ли в порядке, поздоровался с нами и начал чтение. 
Непонятно, что же забыл здесь этот человек? Ему не место среди нас, на курсах молодых писателей. Если только в качестве преподавателя. Он давно перерос нас в плане литературного мастерства. Он мог бы соперничать с самим О`Нилом, и далеко не факт, что новоиспечённая знаменитость литературных поприщ оказалась бы впереди. 
Герои, сюжет, конфликт, язык изложения, приятный голос...
Ещё и молодого человека был какой-то странный акцент, который, кстати, ничуть не портил его речи. Наоборот, придавал голосу необычность, "изюминку". Некоторые слова он выговаривал будто бы с усилием, словно они царапали ему горло, как ангина. К сожалению, я с запозданием понял, в чём тут дело. Хотя если бы и понял, вряд ли смог бы помочь чтецу. 
То ли новичок забылся про написании текста, то ли забыл, что его нужно будет прочесть вслух, но он не заметил этого слова, вклинившегося в предложение так, что уже нельзя было вырвать его оттуда без ущерба для повествования. 
- ...Как только шоссе миновал г`еф...г`ефг`е...
Группа терпеливо ждала. Новичок прикусил нижнюю губу в растерянности. 
-...г`ефг`еже...
Осторожно-Люстра не выговаривал звук "р". Совсем. Он картавил почище любого француза. 
-...грузовой холодильник...
- Рефрижератор? - подсказал я. 
- Да! - несмотря на своё отчаянное положение, новичок улыбнулся. 
Он быстро оглядел аудиторию, по которой чуть ли не осязаемо летали смешки и злобные шуточки. Мерзкое поведение. 
Смущённый писатель понял, что над ним смеются, но обиды не выказал. 
- Итак, - Ришар кашлянул - Что скажете? 
Каждого из учащихся литературного кружка, после прочтения своего произведения, ждал, так называемый, разбор полётов. Слушатели должны были высказать своё мнение о том или ином тексте. Что хорошо, а что нужно подправить, что добавить, а что вычеркнуть. 
- Это ужасно! - громко заявил Экли, недовольный всегда и всем, в том числе и собственными работами. А уж как он любил разносить в пух и прах другие! Он был совершенно необъективным и неконструктивным критиком, но мы никогда не принимали его слова близко к сердцу и ушам, поэтому не обижались. Мы, но не новенький. Он молча слушал гневные выпады Экли, слушал, злясь и прикусив губу. И мне вдруг стало так обидно за него! 
- Ты закончил, Экли? Дай высказаться другим! - вырвалось из меня. 
Но оппонент новичка и не думал помалкивать и прекращать свою, как всегда необоснованную тираду.
- ...Ты бы говорить нормально научился! - процедил он, явно довольный тем, что задел свою "жертву" за больное место - "г`ефг`е...". Какой же ты писатель, раз говорить толком не умеешь?! Вот Генри О`Нил!..
Новичок в бежевой рубашке собрал листки с текстом, в упор посмотрел на Экли. А затем, с усилием выговорив звук "р", произнёс: 
- Я и есть Генри О`Нил. 

FIN.   

"Свадьба на Ките в Бескрайнем Океане"

Миновав поросль стоячих водорослей на окраине города, я подошёл к краю, улёгся на живот и стал смотреть на медленно двигающийся в толще воды плавник. Вверх-вниз, вверх-вниз...Кит чинно плыл, рассекая солёную океанскую воду. А город перемещался вместе с ним. Именно из-за постоянного передвижения Китов у нашей планеты нет точной карты. Да и как её составить, если сегодня Киты в одном месте, а завтра - совсем в другом. Каждый день морской пейзаж, открывающийся с округлых боков Кита, с наших окраин, меняется. Это только невежественному или неискушённому человеку покажется, что марина всегда одинакова - небо, тонны воды, разлитые когда-то под линией горизонта.
Я глубоко вдохнул запах соли, леса, воды и цветов, которых в этом месяце просто прорва. Небесные чернила, капая с вечереющего неба, медленно расплывались в воде. Кит вскоре остановился на поле океанских звёзд, которые ночами отражаются в небе. А может, и наоборот.
Киты нашей планеты, киты-страны, киты-города, есть даже кит-материк. Они никогда не погружаются в воду и живут многие тысячи лет, перевозя на своих титанических спинах жителей, их дома, их радости, их проблемы по бескрайним океанам.
За миллионы лет мы стали друзьями Китов, излечивая их, предупреждая, примиряя. Да, примиряя их между собой. Ведь у Китов тоже есть поводы повздорить.

Возвращаясь домой, я ещё раз прошёл через арку из белых цветов, аллею, облюбованную светляками, согнал с ярких лент несколько чернушек. Ведь назавтра всё должно быть идеально. Завтра праздник. Завтра я женюсь.
Как же мне довелось вымотаться за эти дни, а? Особенно за сегодняшний. Нужно сделать это, привезти то, собрать то-то, переставить туда-то. И так до бесконечности. Да ещё и кольца. Мне и моей невесте Джун уже несколько недель никак не могли изготовить обручальные кольца.
- Кит быстрее проплывёт Бескрайний Океан, чем Вы сделаете эти кольца! - ругался я с мастером.
Но теперь два блестящих колечка, спрятанные в футляр из непрозрачного синего стекла, были у меня в руке. По приходу домой я спрятал стеклянную коробочку в белый пиджак, который должен был надеть назавтра.

А с утра, едва показалось ещё заспанно-розовое Солнце и зашевелился Кит, я, все мои друзья и родственники уже были на ногах. Такая же кутерьма творилась и вокруг невесты. Ещё бы! Нужно было ещё протереть десятки столовых приборов, расставить их, поправить гирлянды, привести себя в торжественный вид, дождаться музыкантов, добраться до места церемонии, встретить некоторых гостей, которые прибыли с другого Кита. А уж сколько мелочей нужно учесть! Да и волнение ещё никто не отменял.
Наконец, когда всё было улажено, я с двумя своими давними друзьями вышел из дома, на ходу надевая белый пиджак. Но стоило мне просунуть руку в один рукав с блестящими металлическими пуговицами, как я почувствовал сильный рывок. Инстинктивно, стараясь удержать равновесие и не упасть на идущих рядом друзей, я выскользнули из полунадетого пиджака. Это произошло едва ли за секунду. Настолько быстро, что ни Альгъерро, ни Жандер, ни я не успели ничего сообразить. А грабитель в это время уже во весь опор мчал над дорогой на своём воздушном мотоцикле.
- Там, в кармане, кольца! - ахнул Жандер, хлопнув себя по лбу.
Я мрачно кивнул, вскочил на свой, благо припаркованный у дома, воздушный мотоцикл - самый распространённый транспорт в Бескрайнем Океане. Друзья ещё возились со своими машинами, а мне уже мешал дышать встречный, пропитанный солью, ветер. Он заставлял глаза слезиться и завывал в ушах.
Нагнав грабителя я на неимоверной скорости погнался за ним над кварталами и лесом. Мы нарушили, наверное, все скоростные ограничения, едва не разбились об афишную тумбу на площади Сатурна... Но упустить вора было никак нельзя.
- Попался! - торжествующе закричал я, поравнявшись с ним.
Грабитель оглянулся через плечо и резко вильнул в сторону, отчего его воздушный мотоцикл занесло и, чтобы справиться с управлением, ему пришлось бросить мой пиджак в воду, на самый край Китового плавника, схватиться за руль двумя руками и поспешно скрыться.
Победоносно вскинув вверх сжатый кулак и приземлившись, я вернул себе пиджак и тут же проверил наличие в нём колец. Их не было. Глаза мои быстро оглядели окрестную часть Кита. Ничего. Пошарив рукой в траве, я не нашёл даже осколков футляра. Обежал окрест, осмотрел китовий бок. Ничего. Так и знал. Кольца, должно быть, уже на полпути к океанскому дну. Удручённый и несчастный, я ещё раз огляделся с тайной надеждой. Да вот же он, футлярчик! Лежит, мерцая, на плавнике Кита. Мне удалось, хоть и замочив брюки до колен, достать коробочку из непрозрачного стекла.
- Спасибо, Кит. Спасибо, что поймал.
Я ласково погладил его по плавнику, хотя вряд ли эта многовековая громадина что-то почувствовала.

На церемонию мы прибыли даже раньше времени. Даже успели просушить мой насквозь мокрый пиджак.
Быстро собирались гости. Тётушку нужно было посадить подальше от цветочной арки, чтобы у неё не обострилась аллергия, маленького племянника Джун поближе к его друзьям, родителей по обе сторону от молодожёнов... Сказать честно, так я нервничал. Вскоре заиграла музыка и под аркой из цветов появилась моя милая Джун в таком же белом, как и мой костюм, платье и с забранными на затылок кудряшками. С букетом в руках. При виде её у меня из головы на секунду вылетели слова клятвы, которую мы должны были в унисон произнести.
-...Клянусь в здравии и в болезни, в богатстве и в бедности...
И казалось, что ничего экстраординарного уже не может произойти. Однако, когда дело дошло до обмена кольцами, я раскрыл футляр и обмер. Джун, заметив, как её возлюбленный переменился в лице, тоже заглянула в открытую коробочку. Потом взглянула на меня. Так мы и стояли друг напротив друга, не произнося ни слова.
- Прошу вас обменяться кольцами, - повторил священник после нескольких минут тишины.
А колец-то нет!
Вместо них в футлярчике сидело двое маленьких крабов в витых раковинах. Я заметил, что Джун едва сдерживает весёлый смех, тотчас передавшийся и мне. Что ж, раз колец нет, раз они утонули в океане...
Я осторожно взял краба за раковину и усадил его на безымянный палец невесты. Она, в свою очередь, сделала то же самое, пристроив второго краба на моём пальце. Членистоногие будто поняли важность момента и в первые минуты не пытались сбежать. Священник, увидев такое необычайное обручение, рассеянно кашлянул.
- Кхм...можно и так, крабами. Почему бы и нет?
Вскоре мы выпустили наши "кольца" на волю, которые тут же бодро поползли куда-то по своим крабьим делам.

Мы глубоко вдохнули запах соли, леса, воды и цветов, которых в этом месяце просто прорва. Небесные чернила, капая с вечереющего неба, медленно расплывались в воде. Кит вскоре остановился на поле океанских звёзд, которые ночами отражаются в небе. А может, и наоборот.

"Труффаторе"

Что предсказала гадалка Червовому Валету? Он уходил прочь от
Ярмарочной площади, минуя пёстрые лотки, шатры, акробатов, "глотателей" огня, жонглёров и шапито, понуро опустив голову. Хм...такое выражение лица бывает лишь у тех влюблённых людей, чьи надежды на взаимность оказались напрасными. А всё почему? Да потому что эти безответно влюблённые не смогли подобрать ключик к сердцу возлюбленного. Но сегодня валету повезло - здесь, на ярмарке, я - Труффаторе. Торговец ключами от сердец. Каждый безнадежно влюблённый может прикупить ключик от любимого сердца. Ведь намного проще купить приобрести его у меня, нежели подбирать самому, методично разочаровываясь и время от времени опуская руки, стёртые в кровь от самых разных сердечных отмычек.
Валета долго уговаривать не пришлось. Стоило мне подойти к нему с лотком, наполненным ключами всех форм и размеров, да сказать несколько слов, добавив немного убеждения плюс капельку сочувствия, как Червовый Валет согласился и купил у меня один из замысловатых витых ключиков.
А я побрёл дальше, вытаскивать из болот отчаяния страждущих влюблённых. Я отчётливо видел их в толпе, как волк видит заячьи следы на снегу. Вот стоит под фонарём несчастный студент, нервно теребящий в руках букет полевых цветов. Эй, не жди её. Не придёт. Она гуляет по другую сторону площади с артистом ночного кабаре. Но ничего. Ведь у меня есть волшебный ключик. Давай, бери, за грош отдам!
А у фонтана рыдает девочка-подросток. Ах, ах, эта первая любовь! Не переживай, дорогая, Труффаторе знает выход.
Как их здесь много. И у каждого своя история. Кто-то влюблён в жену родного брата, экономка без повода надеется на взаимность работодателя, девушка полюбила бродячего художника...
Сколько же тут историй! Часто даже постыдных, тупиковых, абсурдных, но я тут как тут.
Внезапно из боковой аллеи, пересечённой поверху светящимися гирляндами и наполненной шумом голосов, вышел давешний Валет. Он был растерян. Что случилось? Что-что, Вы говорите? Ключик не подошёл? А? Она при всех возмутилась и избила Вас подаренным ей Вами же букетом? Ах, незадача! Не тот ключик. Что ж, бывает. Купите ещё один. Давайте, берите, за грош отдам!
Червовый Валет удалился, а я обошёл фонтан на Ярмарочной площади вокруг. Вот двое счастливых влюблённых, притаились, как воробьи. Счастливы ли они? Счастливы? Как бы не так! Им не о чем даже говорить друг с другом, только мучают один другого неловким молчанием. Чуть позже надо будет и им помочь.
Снова появился несчастный, но обнадёженный Червовый Валет. Кажется, его побили ещё одним букетом, у него не берете лепестки.
Что? Опять ключик не подошёл? Ай-ай-ай, надо же, какая досада! Вот так штука! Давай, бери ещё один, за грош отдам!
Валет на сей раз купил сразу три ключика и поспешил навстречу даме в синем платье. А я остановился и решил посмотреть, что же будет. Дама эта, едва Валет появился в поле её зрения, хорошенько размахнулась и от души стукнула его сумочкой по голове. Эх, бедняга. Хорошо ещё, что сумочка оказалась лёгкой. Попытавшись увернуться, влюблённый споткнулся и растерял почти все ключи, которые тут же растаяли в вечернем воздухе, наполненном музыкой, гулом голосов и светом гирлянд. Только один ключ остался у Валета в руках. Часы на башне ратуши пробили девять вечера. Что ж, пора домой. Я запер висящий у меня на шее лоток с несколькими оставшимися ключиками и отправился прочь с Ярмарочной площади, давясь от тихого смеха. Как же они глупы! Можно подумать, что есть где-то ключи от сердец, помогающие открыть любовь. Надо же! А я просто зарабатываю не людской глупости, неосмотрительности, лени, чрезмерной доверчивости и наивности.

Взбежав на свой этаж по широкой лестнице и стоя перед земляничного цвета дверью, вытаскивая из кармана ключ, я снова столкнулся с кудрявой соседкой с верхнего этажа. Внутри меня что-то тотчас сжалось в трусливый комок, прячущийся за рёбрами. Опять. Да так сильно, что хотелось взвыть как от зубной боли. Но оставалось молча улыбаться Жаклин и делать вид, что ничего особенного не происходит. А что происходит? А ничего. Совсем ничего. Просто прошла мимо знакомая, хорошенькая соседка с верхнего этажа. И всё. В подъезде душно - закрыты окна. Поэтому воздух такой густой, с трудом проникающий в организм, пахнущий древесной смолой, яблочным вареньем и едва уловимыми духами кудрявой соседки.
Ладно, ничего не происходит, с духотой тоже разобрались, но откуда же взялось непреодолимое желание окликнуть, позвать? Учащённое сердцебиение, опять же, от жары в помещении и только. Нет причин для волнения, Труффаторе. Ни единой. Незачем так беспокоиться.
А кудрявая "причина" тем временем выбежала на улицу и поспешила на Ярмарочную площадь, в шапито. Посмотреть на выступления дрессировщиков, жонглёров, клоунов, канатоходцев и акробатов.
Оставив чемоданчик сложенного торгового лотка у земляничного цвета двери собственной квартиры, я побрёл назад назад на площадь. Сам не знаю, зачем. Наверное, просто прогуляться. И только!
Зашёл в лавку к цветочнику. Купил цветы. Красиво. Просто так. И только!
У шатра бродячего цирка я обнаружил Жаклин. Она была поглощена тем, что ощипывала облачко сахарной ваты.
Я стоял рядом с неразговорчивым мимом и никак не решался подойти к кудрявой соседке. Чуть замешкался. Да-да. И только!
Внезапно из пёстрой толпы вынырнул Червовый Валет. Он немного постоял, переводя взгляд с меня на щиплющую сахарную вату Жаклин и обратно. Потом усмехнулся, подошёл ко мне и достал из кармана один из моих ключиков, саркастически произнеся:
- Давай, бери, за грош отдам!
Я машинально пошарил по карманам, в которых, впрочем, и так не оказалось ни гроша...

FIN.


*"Truffatore" (итал.) - "мошенник".

"Партитура"

Рассеянный вечерний солнечный свет цвета абрикоса мастерски создавал мягкие тени, отбрасывая их от каменных фигур на фасаде театра. Скульптуры людей в карнавальных масках, арлекинов, вздыбленных коней без наездников... Ветер донёс с соседней улицы запах готовящихся на жаровне вафель. Гул голосов с находящегося через дорогу блошиного рынка, казалось, заполнил воздух под завязку, как красная фасоль холщовый мешочек, купленный у щедрого торговца. 
Я обошёл здание театра с торца и приоткрыл массивную, скрипнувшую дверь. Минуя длинные коридоры, я оказался в артистическом фойе. Вокруг сновали детишки из актёрской студии; тут же была и их преподавательница - миниатюрная барышня со снежно-белыми вследствие альбинизма блестящими волосами, стянутыми сейчас в "конский хвост". Не то из-за этих волос, которые могли бы принадлежать эльфийской царице, не то из-за непосредственного характера, сочетаемого с профессионализмом, эти пока ещё крошечные театралы быстро признали в ней "свою", привязываясь, любя и уважая. Я, поздоровавшись, проскользнул мимо. 
Как костюмеру этого театра и оператору аттракциона в соседнем парке, мне разрешалось приходить в театр не только в мои рабочие дни, но и тогда, когда вздумается и ходить практически куда угодно. Даже в старое крыло, в которое вообще мало кто наведывался, кроме ремонтников, тащивших то стремянки, то банки с краской, то валики...
Но сегодня у ремонтной бригады, нанятой директором, заслуженный выходной, поэтому никто не помешает мне побродить по старому залу. Я иногда ходил в старое крыло, построенное ещё в веке эдак восемнадцатом. 
Сегодня там было темно. Свет проникал только из щелей неплотно задёрнутых портьер. Осторожно обходя ряды кресел, я не видел ничего дальше двух шагов. 
А на сцене обосновалась такая темень, что у меня не получалось разглядеть даже собственных вытянутых рук. В закулисье идти не хотелось. Иногда даже при свете там тяжело протиснуться непривычному человеку. А сейчас там стоял такой мрак, что казалось, будто закулисье вообще куда-то исчезло. 
Так я и стоял посреди сцены, воображая, что передо мной светлый, полный нарядно одетого народа, зал. И все ждут, когда начнётся лицедейство. В оркестровой яме играет музыка. И мне настолько ясно, настолько детально, вплоть до блестящих камушков в заколке у дамы, расположившейся в пятом ряду, представилась эта картина, что уши мои и впрямь уловили отголосок воображения. Какая-то одинокая скрипка, крепко, но неимоверно бережно схваченная тонкими пальцами музыканта, просочилась в реальность, вводя меня в заблуждение. 
Я открыл глаза, очнулся от грёз, но звук не пропал, наоборот, чуть изменил тональность и набрал силу. 
- Кто здесь? - чуть было не спросил я, но сдержался, решив не пугать музыканта. 
А звук постепенно очаровавшей меня мелодии всё не смолкал. Наверное, так звучит перезвон падающих, путешествующих по небосводу звёзд. Усевшись на сцену, я слушал странную одинокую симфонию. Но до чего же было интересно хоть одним глазком посмотреть на того, кто играет там, в полной темноте оркестровой ямы. Играет для тишины. В этом мне постарался помочь узкий луч, что упал на стулья и пустые нотные подставки, предназначенные для оркестрантов. 
Но этого луча было недостаточно. Я никого не мог разглядеть. А музыка продолжала играть.  
Я был покорён этим творением. Создавший его человек, это было ясно с первых аккордов, вложил в него всю душу. Но исполнялось оно с горестным надрывом омрачённой радости. Задрожала финальная нота. Ага, вот теперь-то мы узнаем, кто там играет, что за таинственный талант? 
Тихо подойдя к портьерам, я резко распахнул их; оркестровую яму и первые ряды кресел залило светом цвета абрикоса. 
- Кто здесь? - спросил я наконец. 
Оркестровая яма была пуста. Абсолютно пуста, но я - готов поклясться! - только что оттуда шёл звук этой неземной симфонии. Места для оркестрантов были в пыли и саже. И никаких следов прибывания здесь одарённого музыканта. Я огляделся по сторонам, распахнул соседние портьеры, чтобы лучше рассмотреть зал. 
Обгоревшие, опаленные огнём, почерневшие стены, сгоревшие дотла кресла, обломки, которые ещё не успели убрать ремонтники. Пыльные окна, во многих выбиты стёкла. От некогда роскошных красных портьер остались безобразные лоскуты. Сквозит. Наверное, из-за сквозняка я не почувствовал запаха гари. 
Но мои уши уловили симфонию. Не может звук появиться из ниоткуда. Если есть музыка, то есть и тот, кто её исполняет. 
Не мог, ну не мог этот "кто-то" уйти так, чтобы я ничего не заметил. Ни шагов, ни скрипа двери - ничего.
Значит, музыкант всё ещё где-то здесь.
- Эй, где Вы? Покажитесь! 
Я осмотрел оркестровую яму, зал, сцену, отважился даже заглянуть за кулисы, в суфлёрскую будку, но никого не нашёл. 
Не может быть так: есть симфония, но не видать музыканта. 
И снова зазвучала скрипка. Но уже не из оркестровой ямы, а со стороны окна, сквозь пыльное, чудом уцелевшее стекло которого пробивался свет. 
Видимо, скрипач сжалился надо мной, подсказав решение задачи загадочного звучания. 
Недалеко от окна, в паре шагов от обгоревших остатков портьер, на полу лежала пыльная скрипка. 
Музыка смолкла. А я представил себе как скрипач, автор этой чудесной музыки, что мне только что довелось услышать, задыхается в дыму, прижимая к груди самое дорогое, что было у него в тот момент, а может, и в жизни - скрипку. 
Огонь подбирается ближе, в зале уже нет зрителей, а за кулисами - актёров - все успели выбежать вон. Все, кроме него. Скрипач должен был исполнить своё соло в тот вечер, но так и не успел. Вспыхнул пожар. Горело старое крыло, горело искусство, горела двухсотлетняя история театра. Задыхался и не мог выйти несчастный скрипач, новая симфония которого принесла бы его имени мировую известность. Как обидно! Как это страшно. 

Вскоре я вышел из театра, погружённый в размышления. Как же так вышло, что скрипач, который нёс Миру своё прекрасное творение, не смог, не успел показать его людям? Есть ли вторая, запасная партитура в его квартире, в ящике письменного стола? Вряд ли. Такие произведения наверняка пишутся в одном экземпляре. 
Впереди меня по улице шли двое мальчишек. Один ел горячую вафлю и нёс на плечах футляр с гитарой, а второй держал в руках папку и скрипку. 
- Где ты это взял? - спросил мальчика товарищ с гитарой и вафлей. 
- Там, - маленький скрипач указал на здание театра - В старом крыле, где недавно пожар был. Нашёл у окошка, рядом ещё скрипка лежала. 
Мальчик, доевший вафлю, попросил сыграть. Его коллега извлёк из футляра скрипку, смычок, вручил другу папку, попросил подержать её и заиграл. 
Маленький скрипач исполнял неземную симфонию, музыку рассвета, читая её в непонятных символах, нанесённых на чуть обгорелые сбоку нотные листы. стоял и играл посреди улицы. Люди останавливались и слушали, а я ручаюсь, что увидел в окне старого театрального крыла улыбающееся лицо молодого музыканта, чью партитуру обнаружил мальчик. 
Звуки музыки наполняли воздух вокруг под завязку, как красная фасоль наполняет холщовый мешочек, купленный у щедрого торговца...

FIN.

"Возврату не подлежат"

Пластинка с песней "Крошка Шерли Бинз" закончилась как раз в тот момент, когда над дверью громко звякнул колокольчик, а я пришивала оборку и несколько пшеничных колосков к очередной дамской шляпке. В лавке, под самую крышу заполненной самыми разными головными уборами, с потоком оранжево-утренних солнечных лучей, вошёл Август. Радушно поздоровавшись, он облокотился на прилавок и заговорщическим шёпотом поведал, что в наш город прибыла с визитом Первая Леди страны. Я только пожала плечами в ответ - мне было некогда, ведь за этими шляпами нужен глаз да глаз. Стоит сделать пару лишних стежков и вся работа насмарку. Приходится переделывать заново. А ведь в это время в голове, увенчанной маленьким голубым цилиндром с еловыми шишками, из-под которого торчат светлые кудри, уже вовсю бурлит новая идея. Согласитесь, не очень хочется переделывать по новой шляпу-канотье с цветастой лентой и червовым тузом, когда воображение уже нарисовало картинку ярко-малинового слауча с лимонной лентой и тремя ягодами ежевики?
- Послушай, Джозефина, - Август слегка прищёлкнул пальцами - Ты могла бы подобрать шляпу для меня? А то в саду столько работы, а Солнце палит нещадно. Как бы тепловой удар не получить. 
Улыбнувшись, я выбралась из-за деревянного прилавка. А Август уже примерял на себя гигантских размеров мексиканское сомбреро.
- Мучачос! - воскликнул усатый садовник, повернувшись ко мне лицом. 
Но в конце концов мы подобрали ему зелёную шляпу, выглядевшую так, будто её сплели из травы. По крайней мере, у этого убора не такие огромные поля, как у сомбреро. Они не будут мешать Августу при его работе в саду. 
Едва мой покупатель вышел за порог лавки, из его нового головного убора выбрался ушастый кролик. 
Опять. Я же говорила, что за моими шляпами нужен глаз да глаз. Но Август ничуть не обиделся, наоборот, рассмеялся и усадил зверька за пазуху. 
Следующими моими посетителями стали молодые супруги, из чьих новых трилби и клоша вдруг вылетели несколько белых голубей. А появившийся после пяти часов пополудни мальчишка долго удивлялся тому, что в его кепке вдруг появилось самое настоящее печенье. 
Дело шло к вечеру, на улице начинало темнеть, когда вновь брякнула латунь колокольчика над дверью. Я отвлеклась от новой охотничьей шапки в клеточку с двумя козырьками, спереди и сзади, и, улыбнувшись, взглянула на покупательницу. Ею оказалась Первая Леди. 
Она деловито вошла в лавку, стуча каблуками по деревянному, до блеска надраенному полу, поздоровалась и пожелала мне доброго вечера. 
Первая Леди примерила бело-фиолетовую фетровую шляпу, но я отрицательно покачала головой. Не идёт Вам это, мол, не идёт. 
- А эта? - Первая леди надела на голову зелёный "котелок", усыпанный цветами. 
Лучше, но не то. 
- А так?
Высокий, расширяющийся кверху, цилиндр. Нет, миледи, он мужской. Вас могут не понять. На чепец кремового цвета даже не смотрите, Вы в нём станете похожи на кекс в гофрированной бумажной корзинке. 
В итоге подходящая шляпа, красная, в крупный белый "горох", нашлась. Она очень шла Первой Леди. Покупательница тоже осталась довольна, расплатилась и сразу же надела шляпку на голову, отказавшись от упаковки. 
Но стоило Первой Леди выйти на улицу, как из-под полей её головного убора выбежало несколько белоснежных мышек. Первая Леди поначалу возжелала разозлиться и вернуть покупку, однако бросила взгляд на вывеску, висящую над дверью в мою лавку. "Шляпный магазин "Джозефина". Шляпы, фокусы и чудеса возврату не подлежат". 
Я ведь мастер шляпной магии. За моими шляпами нужен глаз да глаз, говорю же! 

FIN.