Я обошёл здание театра с торца и приоткрыл массивную, скрипнувшую дверь. Минуя длинные коридоры, я оказался в артистическом фойе. Вокруг сновали детишки из актёрской студии; тут же была и их преподавательница - миниатюрная барышня со снежно-белыми вследствие альбинизма блестящими волосами, стянутыми сейчас в "конский хвост". Не то из-за этих волос, которые могли бы принадлежать эльфийской царице, не то из-за непосредственного характера, сочетаемого с профессионализмом, эти пока ещё крошечные театралы быстро признали в ней "свою", привязываясь, любя и уважая. Я, поздоровавшись, проскользнул мимо.
Как костюмеру этого театра и оператору аттракциона в соседнем парке, мне разрешалось приходить в театр не только в мои рабочие дни, но и тогда, когда вздумается и ходить практически куда угодно. Даже в старое крыло, в которое вообще мало кто наведывался, кроме ремонтников, тащивших то стремянки, то банки с краской, то валики...
Но сегодня у ремонтной бригады, нанятой директором, заслуженный выходной, поэтому никто не помешает мне побродить по старому залу. Я иногда ходил в старое крыло, построенное ещё в веке эдак восемнадцатом.
Сегодня там было темно. Свет проникал только из щелей неплотно задёрнутых портьер. Осторожно обходя ряды кресел, я не видел ничего дальше двух шагов.
А на сцене обосновалась такая темень, что у меня не получалось разглядеть даже собственных вытянутых рук. В закулисье идти не хотелось. Иногда даже при свете там тяжело протиснуться непривычному человеку. А сейчас там стоял такой мрак, что казалось, будто закулисье вообще куда-то исчезло.
Так я и стоял посреди сцены, воображая, что передо мной светлый, полный нарядно одетого народа, зал. И все ждут, когда начнётся лицедейство. В оркестровой яме играет музыка. И мне настолько ясно, настолько детально, вплоть до блестящих камушков в заколке у дамы, расположившейся в пятом ряду, представилась эта картина, что уши мои и впрямь уловили отголосок воображения. Какая-то одинокая скрипка, крепко, но неимоверно бережно схваченная тонкими пальцами музыканта, просочилась в реальность, вводя меня в заблуждение.
Я открыл глаза, очнулся от грёз, но звук не пропал, наоборот, чуть изменил тональность и набрал силу.
- Кто здесь? - чуть было не спросил я, но сдержался, решив не пугать музыканта.
А звук постепенно очаровавшей меня мелодии всё не смолкал. Наверное, так звучит перезвон падающих, путешествующих по небосводу звёзд. Усевшись на сцену, я слушал странную одинокую симфонию. Но до чего же было интересно хоть одним глазком посмотреть на того, кто играет там, в полной темноте оркестровой ямы. Играет для тишины. В этом мне постарался помочь узкий луч, что упал на стулья и пустые нотные подставки, предназначенные для оркестрантов.
Но этого луча было недостаточно. Я никого не мог разглядеть. А музыка продолжала играть.
Я был покорён этим творением. Создавший его человек, это было ясно с первых аккордов, вложил в него всю душу. Но исполнялось оно с горестным надрывом омрачённой радости. Задрожала финальная нота. Ага, вот теперь-то мы узнаем, кто там играет, что за таинственный талант?
Тихо подойдя к портьерам, я резко распахнул их; оркестровую яму и первые ряды кресел залило светом цвета абрикоса.
- Кто здесь? - спросил я наконец.
Оркестровая яма была пуста. Абсолютно пуста, но я - готов поклясться! - только что оттуда шёл звук этой неземной симфонии. Места для оркестрантов были в пыли и саже. И никаких следов прибывания здесь одарённого музыканта. Я огляделся по сторонам, распахнул соседние портьеры, чтобы лучше рассмотреть зал.
Обгоревшие, опаленные огнём, почерневшие стены, сгоревшие дотла кресла, обломки, которые ещё не успели убрать ремонтники. Пыльные окна, во многих выбиты стёкла. От некогда роскошных красных портьер остались безобразные лоскуты. Сквозит. Наверное, из-за сквозняка я не почувствовал запаха гари.
Но мои уши уловили симфонию. Не может звук появиться из ниоткуда. Если есть музыка, то есть и тот, кто её исполняет.
Не мог, ну не мог этот "кто-то" уйти так, чтобы я ничего не заметил. Ни шагов, ни скрипа двери - ничего.
Значит, музыкант всё ещё где-то здесь.
- Эй, где Вы? Покажитесь!
Я осмотрел оркестровую яму, зал, сцену, отважился даже заглянуть за кулисы, в суфлёрскую будку, но никого не нашёл.
Не может быть так: есть симфония, но не видать музыканта.
И снова зазвучала скрипка. Но уже не из оркестровой ямы, а со стороны окна, сквозь пыльное, чудом уцелевшее стекло которого пробивался свет.
Видимо, скрипач сжалился надо мной, подсказав решение задачи загадочного звучания.
Недалеко от окна, в паре шагов от обгоревших остатков портьер, на полу лежала пыльная скрипка.
Музыка смолкла. А я представил себе как скрипач, автор этой чудесной музыки, что мне только что довелось услышать, задыхается в дыму, прижимая к груди самое дорогое, что было у него в тот момент, а может, и в жизни - скрипку.
Огонь подбирается ближе, в зале уже нет зрителей, а за кулисами - актёров - все успели выбежать вон. Все, кроме него. Скрипач должен был исполнить своё соло в тот вечер, но так и не успел. Вспыхнул пожар. Горело старое крыло, горело искусство, горела двухсотлетняя история театра. Задыхался и не мог выйти несчастный скрипач, новая симфония которого принесла бы его имени мировую известность. Как обидно! Как это страшно.
Вскоре я вышел из театра, погружённый в размышления. Как же так вышло, что скрипач, который нёс Миру своё прекрасное творение, не смог, не успел показать его людям? Есть ли вторая, запасная партитура в его квартире, в ящике письменного стола? Вряд ли. Такие произведения наверняка пишутся в одном экземпляре.
Впереди меня по улице шли двое мальчишек. Один ел горячую вафлю и нёс на плечах футляр с гитарой, а второй держал в руках папку и скрипку.
- Где ты это взял? - спросил мальчика товарищ с гитарой и вафлей.
- Там, - маленький скрипач указал на здание театра - В старом крыле, где недавно пожар был. Нашёл у окошка, рядом ещё скрипка лежала.
Мальчик, доевший вафлю, попросил сыграть. Его коллега извлёк из футляра скрипку, смычок, вручил другу папку, попросил подержать её и заиграл.
Маленький скрипач исполнял неземную симфонию, музыку рассвета, читая её в непонятных символах, нанесённых на чуть обгорелые сбоку нотные листы. стоял и играл посреди улицы. Люди останавливались и слушали, а я ручаюсь, что увидел в окне старого театрального крыла улыбающееся лицо молодого музыканта, чью партитуру обнаружил мальчик.
Звуки музыки наполняли воздух вокруг под завязку, как красная фасоль наполняет холщовый мешочек, купленный у щедрого торговца...
FIN.
Комментариев нет:
Отправить комментарий