"Сальваторе"

Живёт на свете такой человек по имени Сальваторе. Если вдруг он попадётся Вам, дорогой мой Читатель, то – настоятельно Вас прошу! – не шутите по поводу его маленького роста. Он может очень обидеться.

Всё дело в том, что Сальваторе всего дюймов пять в высоту. При этом он худ неимоверно и как будто специально вытянут. Длинные руки, длинное ноги, даже рыжие волосы и те собраны на затылке в низкий длинный «хвост».  Сальваторе носит бежевые расклешённые штаны и зелёную рубаху, рукава которой он закатывает чуть ли не по локти.

Может быть, Вы когда-нибудь встречали этого человека в библиотеках или в букинистических магазинах, затерянных где-то на улицах ваших городов, или на полках частных книжных коллекций. Да мало ли где. Сальваторе появляется везде, где есть хорошие книжки или ежевичное варенье. Но последнее является страшной тайной Книжного Человечка, так что никому ни слова!..

Никто точно не может сказать, когда именно и где появился Сальваторе. То ли тогда, когда в Мире была написана первая книга, то ли тогда, когда состоялась первая книжная ярмарка, кто знает?

Сальваторе живёт то на одной книжной полке, то на другой. Он может появиться где угодно и когда угодно. В половине десятого в Мадриде, в пятнадцать минут пятого в Бостоне и так далее.

Спит Сальваторе среди красивых фраз или маленьких историй, которые ему рассказывает герой какой-нибудь книжки.

«…Я себе представил, как маленькие ребятишки играют вечером в огромном поле, во ржи. Тысячи малышей, и кругом — ни души, ни одного взрослого, кроме меня. А я стою на самом краю скалы, над пропастью, понимаешь? И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть. Понимаешь, они играют и не видят, куда бегут, а тут я подбегаю и ловлю их, чтобы они не сорвались. Вот и вся моя работа. Стеречь ребят над пропастью во ржи. Знаю, это глупости, но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверно, я дурак…» - говорил Холден Колфрид из книги «Над пропастью во ржи» и его голос отдавался эхом, отражаясь от страниц.

«…Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он — единственный в целом свете…» - повествовал Принц, созданный в сороковых годах прошлого века французким лётчиком.

Сальваторе всегда с интересом слушал все эти истории, растянувшись во все свои пять дюймов росту на книжных корешках.

«…-Ничего не поделаешь, -ответил Кот. - Все мы здесь не в своём уме - и ты, и я!
-Откуда вы знаете, что я не в своём уме? - спросила Алиса.
-Конечно, не в своём, - ответил Кот. - Иначе как бы ты здесь оказалась? Нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее!..» - спорили Алиса и Чеширский Кот.

Появлялись ещё другие герои, например, Тиффани, держащая в руках чашку с кофе. Или Призрак с маской на лице. Или нарядная Наташа Ростова, шелестящая красивым платьем и спешащая навстречу князю Болконскому.

Из страниц появился кот Бегемот и, перекувыркнувшись в воздухе через ушастую голову, смачно захлопнул томик, от которого сей же момент поднялось облачко пыли.

Но это была совсем не та благородная книжная пыль, которую так любят читающие люди. Пыль был серой и грязной. И от неё дико щекотало в носу. Сальваторе, не удержавшись, чихнул. Бегемот сердито фыркнул и принялся отряхивать свои огромные усищи и длинный пушистый хвост.

- Год от года всё хуже становится, - мрачно проворчал кот.

- Всё страньше и страньше, - вмешалась Алиса.

- Редкостное, можно сказать, удовольствие в наши дни встретить человека, который что-то читает, - заключил Алекс - Заводной Апельсин и, сняв куртку с огромными накладными плечами, попытался очистить её.

С каждым годом на книжных полках появлялось всё больше и больше пыли. Всё труднее и труднее становилось находится среди страниц и корешков. Всё дольше и дольше приходилось отыскивать хорошую книгу с красивыми фразами, чтобы устроится там на ночь.

Когда пыль улеглась, Сальваторе улёгся на небольшой томик стихов Блока и, укрывшись страницей, подумал перед тем, как уснуть:

«Завтра нужно непременно отыскать читающего человека, на чьих книжных полках нет пыли. Завтра найду. Обязательно найду». 

Франсуа

Огромное спасибо, бис и браво цирковому 
коллективу "Пять континентов" за то, 
что дали мне вдохновение на написание
этого рассказа! 
Спасибо вам огромное за фееричное шоу! 

Наверное, внутри каждого из нас сидит маленький человечек, который всю человеческую жизнь стучит маленьким топориком по крохотному, но невероятно прочному деревцу, с которым не могут сравниться даже  лиственницы, на коих держится вся Венеция. Стук, стук, стук, стук…Каждый раз, когда я выбегал на манеж, на эту идеально-круглую поверхность, со всех сторон окруженную рядами и рядами кресел и лиц, малыш-дровосек словно бы начинал стучать по деревцу быстрее. Наверное, каждый выход к зрителям был для него столь же волнителен, как и для меня самого. Но ведь в этом-то и заключается вся прелесть тех нескольких секунд, когда ты стоишь за плотным занавесом в небольшом, но широком коридорчике, откуда появляются все артисты, и ожидаешь своего выхода.

Три, два, один – и!..

Овации…

Все зрители вдруг сливаются в сплошную публику. Для артиста они все равны, и всех он любит одинаково.

Гаснет центральный свет, вспыхивают прожектора и цветные огоньки, всегда так радующие детей и других ценителей красоты.

Я всегда веселю людей. По крайней мере, они всегда смеются над моими номерами. Смейтесь, дорогие мои, у меня в запасе ещё много, ой как много юмора. Вы даже не сможете себе представить, сколько, уверяю вас.

Уж не знаю, откуда это во мне, но факт есть факт, над моими номерами зрители всегда смеются.

Город сменяется городом, а страна страной. Где наша труппа только не побывала! Но довольно придаваться воспоминаниям, пора на арену, зрители ждут…

***

Прищёлкнув напоследок каблуками длинноносых ботинок и яркими полосатыми подтяжками, я убежал за занавес. А вот мой друг джигит Франсуа уже ожидал своего выхода, сидя верхом на Брамсе. Последний явно пребывал в крайнем нетерпении. Поминутно постукивал копытом по полу и крутил головой туда-сюда. Совсем как человек.

Вообще Брамс был крайне нетерпеливым созданием, и обуздать его было под силу только Франсуа. Остальным же конь не подчинялся просто категорически.

М-да, глядя на Франсуа, так величаво смотрящегося в седле на спине Брамса, я думал о том, что начинаю понимать, по какой причине недурная доля женской части труппы строила ему глазки. Но делали они это так, наверное, забавы ради. Да и сам Франсуа иногда принимался в шутку флиртовать то с дрессировщицей, то с костюмершей Пьерой, то ещё с кем. И все прекрасно понимали, что этот самый «флирт» не что иное, как простая дружеская шутка. Франсуа, к слову, очень весёлый человек. Не такой, конечно, как я, но всё же чувство юмора у него есть.

Разговаривать сейчас было некогда, поэтому я лишь поднял над головой раскрытую ладонь с поджатым указательным пальцем. Среди членов нашей труппы этот жест означал пожелание удачи громовых оваций. Франсуа широко улыбнулся, коротко кивнул и, когда занавес разошелся в стороны, выехал на арену на спине верного Брамса. Сразу же послышались приветственные аплодисменты сотен рук.

Сейчас Франсуа там, скачет на своём коне, раскинув руки в стороны, то ли изображая полёт, то ли демонстрируя своё умение держаться в седле.

Франсуа никогда не перехватывает свои чёрные волосы резинкой. Хотя они не такие уж и длинные, чтобы мешаться, но выросли достаточно, чтобы красиво развеваться, когда Брамс переходит на галоп.

Эх, Франсуа! Расскажу я всё-таки читателю твою историю, расскажу…

Каждый раз, когда она взлетала на полотнах под самый купол цирка, ты не отрывал от неё взгляда. Всё наблюдал и наблюдал до тех пор, пока она не исчезала где-то в тени бокового хода.

Когда она, разбежавшись, лихо взлетала – смотрел.

Когда она выполняла сложные фигуры – смотрел.

Когда она вдруг оказывалась на толстом канате и осторожно шла по нему, помогая себе удерживать равновесие с помощью длинной палки – смотрел.

Когда ей аплодировали – присоединялся к овациям.

Однажды друг мой, Франсуа, вернулся под гримировальные лампионы с таким расстроенным выражением лица, что я не на шутку встревожился.

Эх, бедный мой влюблённый наездник, зачем же ты с собой так?

Но стоило ему вновь усесться в седло, как он вмиг преображался. Как внешне, так и внутренне. Все обиды, все грустные мысли тут же исчезали куда-то в небытие, словно их и не было никогда. Прямая спина, чуть вызывающий взгляд, решительный и громкий голос. Здорово!

Брамс же просто обожал своего хозяина и друга в одном лице. Этот конь, беспрекословно подчиняясь Франсуа, умел выделывать трюки, от которых у всей нашей труппы глаза лезли на лоб. Франсуа ладит с лошадьми просто на раз-два, сходу, практически моментально. Как ему это удаётся – никто не может сказать.

В цирке, как и в жизни у каждого своя роль. Все нужны и все необходимы. Дрессировщики, звуковики, осветители, гримёры, режиссёры, сценаристы, акробаты, клоуны, гимнасты, костюмеры и даже та полненькая девушка, продающая сладкую кукурузу и сахарную вату.

Помнится, когда мне было лет пять, мы со старшей сестрой посетили Шапито, бродячий цирк. Само представление я, если честно, помню плохо, всё-таки с того времени прошло уже чуть больше двух десятков лет. Запомнился только один огромный косматый лев и пушистая сахарная вата. Так вот! Этой самой ватой я попытался в тот день заткнуть своё левое ухо. А всё потому, что мы с сестрой заняли места как раз возле оркестра. Да и всё бы ничего, скрипачи, тромбонисты, барабанщики, флейтисты играли не так уж и громко, только вот пузатый мужчина с огромными металлическими тарелками что-то разошёлся. Он так старался, что при каждом ударе тарелок, наверное, глох сам.

Перепрыгнув через последний барьер, Брамс вместе с сидящим на нём Франсуа, мелкой рысцой убежал за занавес.

***

Есть в процедуре снятия грима нечто печальное. Стекающие в раковину белила и краски, с завихрениями исчезающие в водосточной трубе, нагоняют на меня ощущение не то тоски, не то облегчения. Шоу закончилось, зрители расходятся по домам, спускаясь по узким лесенкам и проходя по коридорам в огромный холл. Зал пустеет, прожектора и тонкие лучи лазера гаснут. После трёх часов выступления даже как-то непривычно вдруг оказаться в полутёмном и пустом зале, стоя в центре манежа.

Франсуа расседлал своего коня, увёл в стойло и долго-долго стоял там, уткнувшись лбом в шею пофыркивающего Брамса. Сейчас конь был спокоен и смирен. Видимо, понимал, как себя сейчас чувствует хозяин. Наверное, Брамс в большей степени способен помочь Франсуа, нежели я. Что ж, с лошадьми ему, наверное, проще, чем с людьми. Почему?

Он так мало говорит о себе, редко отвечает на вопросы личного характера, но так много улыбается. Он многое знает, но не рассказывает. Почему?

Франсуа – очень хороший друг. Если он привязался к кому бы то ни было, будьте уверены, что это навсегда. Он не предаст и не бросит. Никогда.

Франсуа пока не оборачивался и не замечал меня, стоящего в дверном проёме. Сейчас мой друг выглядел уставшим и разбитым. Куда делась та безукоризненная осанка наездника, где, в каких космических ветрах растворился тот решительный и открытый взгляд человека, раз за разом исполняющего опасные трюки перед сотнями зрителей? Бедный мой, бедный Франсуа…

Напрасно, ох напрасно я надеялся на то, что вскоре он забудет о воздушной гимнастке. Может, нужно было вмешаться ещё тогда, в самом начале? Может, это что-то изменило бы? Наверное, стоило…

***

…Надо лишь начать… Чтобы начать, надо зацепиться за что-нибудь. Чтобы зацепиться за что-нибудь, надо заменить нечто особенное. Но это может быть на первый взгляд совсем не особенное нечто - например, ты думаешь, что рядом с тобой лежит плед. Ан нет. Это вальтрап, оставленный Франсуа. А это - не расчёска, это его же скребница. И нет, дорогой Читатель, это не шторы. Это воздушная гимнастка сушит полотна…

Франсуа иногда развлекался, из любопытства хватаясь за полотна и пролетая всего лишь в паре метров над ареной, цепко держась за них. Выше его, неподготовленного к подобным трюкам джигита, не поднимали.

А вот гимнастка взлетала высоко-высоко, под самый купол, ухватившись за материю и демонстрируя трюки, при виде которых у всех замирало сердце. Иногда казалось, что вот-вот она упадёт на пол, не удержится, соскользнёт рука, но нет. Выступление продолжалось…

Но сегодня Франсуа вышел в коридор без Брамса, один.

- А где же конь? – спросил я недоумённо.

Мой друг молча поправил ворот чёрной рубашки и отбросил тёмные волосы на затылок.

- Сейчас не твой выход, Франсуа. Куда ты?

Пока я  в полнейшей растерянности вертел головой, как бы спрашивая у стоявших по обе стороны коридора помощников и пары дрессировщиков, в чём дело, Франсуа, глубоко и шумно вдохнув, вышел вон.

Овации. Приветствие. Секундная тишина, а следом постепенно нарастающая музыка. Казалось, что она словно увеличивается в объёме, заполняя всё пространство под куполом. Все переходы, коридоры, комнатки, подсобные помещения, холл, лестницы и души собравшихся под этой скруглённой крышей людей.

Я осторожно, одним глазом, выглянул из-за занавеса и так и замер, поражённый безрассудностью влюблённого наездника.

Теперь всё ясно. Теперь всё понятно.

Сказать по правде, когда Франсуа поднялся высоко над ареной на длинных блестящих полотнах, мне захотелось выбежать туда и во всю мощь лёгких закричать: «Что ты творишь? Зачем? Ради чего?». Но, даже сделай я это, он всё равно не услышал бы моего голоса, который полностью перекрыла бы гремящая музыка. Наверное, Франсуа даже не смог бы увидеть меня, стоящего далеко внизу, из-за скрещенных лучей мощных прожекторов.

Теперь всё ясно. Теперь всё понятно.

Он пошел на это из-за неё.

- Взлети вместо меня под самый купол, тогда я полюблю тебя…

Наверное, она сказала ему нечто подобное.

Нельзя ставить условий влюблённому человеку, тем более, ради личной выгоды или забавы. Это может плохо закончится, потому что тот, кто не в состоянии думать ни о чём, кроме любви, забывает об опасностях, иногда даже самых элементарных.

Музыка начала стихать, номер подходил к концу. Оставалось только ещё раз пролететь над ареной и спуститься. Но даже отсюда, издали я видел, что руки Франсуа начали предательски дрожать и медленно соскальзывать по гладкой материи, которая по длине своей не доставала до пола…

- Что он делает? – вскричала Пьера, стоявшая рядом со мной.

- Он же упадёт!

- Где Маритт (франц. «маленькая возлюбленная»)? Это её номер? Почему его пустили?

- Что тут у вас вообще творится?!

- …не удержится!

- Остановите номер!

- Вниз, вниз опускайте!

Все что-то наперебой кричали, размахивали руками, но толку было мало. Полотна пошли на снижение, но оно было слишком медленным и плавным. Франсуа, только удержись! Клянусь, я доберусь до Маритт, когда всё закончится! Только удержись, друг.

Вот. Какую роль иногда играют в нашей жизни секунды…

Я хотел бы сказать, что те мгновения, когда Франсуа всё же не удержался и с высоты упал прямо на пол, показались мне часами или вечностью, но нет, это было не так.

Секунды истекли, только я всё ещё прокручивал в голове то, что только что произошло…

Плотный занавес, натянутый вокруг арены, пошел вниз, скрыв от глаз зрителей жуткую картину.

Никогда не думал, что могу бежать настолько быстро…

- Франсуа! – позвал я ещё на бегу – Франсуа, ты жив?

Он не ответил. Я вскинул взгляд на блестящие полотна. Треклятые тряпки, не достающие до пола несколько метров. Почему сегодня они столь коротки?!

Закрытые глаза, кровоточащие ссадины на лице и неестественно вывернутая рука – всё, что я помню. Подоспевшие медики унесли Франсуа прочь с арены…

Его увезли на машине с тревожной сиреной и мигалками. А мне нужно было выходить к зрителям. Нужно было закончить выступление.

У меня на лице был неизменный грим улыбающегося клоуна. Но, как всем вам известно, клоуны бывают не только весёлыми. Есть также клоуны злые, как в американских фильмах. Есть «тёмные», сыплющие нехорошими, словесно-жестокими шутками, над которыми смеются только недалёкие садисты. Есть клоуны с большим красным носом и рыжим париком. Сегодня я вышел на арену грустным клоуном с весёлым лицом. Клоуном, который едва не плакал не то от страха за друга, не то от злости, не то от собственного бессилия. Вышел клоуном, рассказывающим какую-то старую и грустную историю весёлым голосом…

***

…Я осторожно поскрёбся в белую дверь больничной палаты.

- Войдите, - глухо ответили мне изнутри.

Франсуа лежал на кровати, головой к двери и, замерев, смотрел в окно неподвижным взглядом.

Сломана рука, несколько рёбер, повреждёна ключица… Франсуа отделался сравнительно дёшево. По крайней мере, остался жив и осложнений в его состоянии не наблюдалось.

- Зачем ты это сделал? – напустился на него я в праведном гневе лучшего друга.

Джигит молча выслушал всю мою тираду, а после спросил:

- Как там Брамс?

Я сказал, что с конём, в отличие от его хозяина, всё в порядке, с одной только оговоркой. Маритт к нему не подпускают и всеми силами стараются сделать так, чтобы воздушная гимнастка не попадалась ему на глаза.

- Пару дней назад, когда мы репетировали, Брамс едва не убил её. Видимо, он чувствует, кто виноват…

- Я виноват, - тяжело выдохнув, перебил Франсуа – Я виноват в том, что имел глупость послушать её и пойти, что называется, на поводу…

- Но…

Он вскинул загипсованную руку, тут же болезненно сморщился, но продолжил:

- Не оправдывай меня, хорошо? Никто и никогда не должен идти на поводу у любви, если она столь же бесчестна, как Маритт… О, Небо… Как же я глуп. Я ведь мог разбиться. Как же теперь?.. Прости меня. Я должен был послушать тебя сразу. Ты ведь предупреждал меня, а я… Глупец.

***

Вскоре из нашей труппы навсегда исчезли двое: Брамс и Франсуа. Они ушли, наскоро попрощавшись со всеми. Я видел, как тяжело Франсуа уходить от нас, как натянуто он разговаривает, как фальшиво улыбается… А ведь последнего никогда раньше не было. Бедный, бедный мой Франсуа. Куда же ты сейчас?

Но они ушли и не обернулись. Ни конь, ни наездник.

А наши выступления продолжались. Город сменялся городом, а страна страной. Афиши, костюмы, гримёрки…

Поначалу мне было трудно свыкнуться с тем, что друга больше нет рядом, что он неизвестно где. Только редкие письма, приходящие с разных адресов, удерживали хоть хлипкую, но всё же связь между нами.

С того дня, как Франсуа покинул наш цирк, прошло уже много времени. Может быть, два года, а, может и все пять. Однажды, когда мы выступали в одном из крупных городов, выпало два свободных дня, в которые вся труппа была предоставлена сама себе. Мы жили в отеле, гуляли по улицам, ходили кто куда. Кто-то в кафе, кто-то в кино, кто-то в парк. А вот я просто бродил по улицам, разглядывая здания, рощицы, аллеи, магазины и людей.

На этой неделе в город приехало целых три цирковых труппы. Практически друг за другом. Одна из них – заезжее Шапито, другая – мы и ещё один большой коллектив. Сходить, что ли? Себя показываем, так можно и на других посмотреть.

Идея показалась мне недурной, и я, спросив у прохожего, где находится городской цирк, направился туда.

Пришлось проехать пару остановок на метро и пройти пешком несколько сот метров. Здание было большим. С полукруглой крышей и огромным цветастым баннером, висящем на фасаде. На полотне были изображены разные животные, начиная от собак и заканчивая львами, люди в сценических костюмах и с гримом на лицах. С левой стороны был изображен вставший на дыбы пегой конь, а верхом на нём – взмахивающий рукой лихой наездник.

Признаюсь честно, я узнал его не сразу. А может, просто не поверил своим глазам.

***

Угнездившись в третьем ряду на правой стороне, я вместе с несколькими сотнями зрителей стал нетерпеливо дожидаться начала представления.

- …запрещается использование фотовспышек и лазерных указок… - гнусавили динамики, осведомляя, что можно делать, что нельзя. Будто мы сами не знаем.

Через пару минут свет погас, и зрители заметно заволновались.

- …я слышал, это фееричное шоу! – послышалось сзади.

- …согласен, уже видел.

- Когда успел?

- Когда был в Испании.

-…да тише вы! Начинается.

На арену стремительно «вылетел» конь и припустил по кругу. Оседлавший его наездник в маске помахал рукой публике, но делал он это так, что казалось, будто он обращается к тебе лично. Редкая способность.

Это было феноменально. Эта труппа, вне всякого сомнения, обгоняла нашу на полкорпуса. Не так много, но достаточно для того, чтобы увидеть разницу.

Когда выступление завершилось, и все артисты вышли на поклон, я зааплодировал стоя. Следом поднялись и другие зрители.

Аплодисменты не стихали не одну минуту, продолжаясь и растягиваясь. Артисты кланялись и один за другим скрывались за занавесом. А джигит, всё так же не перехватывающий чёрные волосы резинкой, всё ещё стоял в центре арены, улыбался и кланялся.

Когда почти все уже разошлись, когда зал почти полностью опустел, не считая нескольких зрителей, спускавшихся по ступенькам откуда-то из последних, самых верхних рядов, джигит всё ещё возился с конём, которого никак не мог успокоить.

- В чём дело, Брамс? Что такое?

Конь фыркал, гарцевал и бил копытом об пол.

- Франсуа! – выкрикнул я, сложив руки рупором.

Джигит резко обернулся и уставился на меня, стоящего посреди лесенки. Потом, бегом бросившись к краю арены, перелез через бортик.

- Ты! – подойдя, Франсуа встряхнул меня за плечи – Откуда?

Видимо, он был настолько ошарашен, что даже позабыл поздороваться.

- Эй, шеф! – крикнул кто-то, выглянув из-за занавеса – Ты где?

Франсуа быстро утащил меня в направлении голоса, а за нашими спинами застучали копыта коня.

***

Одно выступление завершалось, другое начиналось. Мы колесили по городам и странам, по такому большому, но такому тесному Миру.

- …И вот сейчас мы приехали в большой город. И на первой же афишной тумбе я вижу изображение такого знакомого лица. Ну вот, Маритт, мы снова встретились, - скривив рот, усмехнулся Франсуа.

- Друг, забудь уже о ней. Это прошлое.

Я увёл его прочь от афиш, вверх по улице незнакомого города, в котором и остановился наш цирк… 

Гневный Муз

Новосибирское время на момент написания: 4:15 утра. Проснулась, зачем-то записала и дальше спать...

"Ты не должен занимать простые кривые, объясняя это тем, что у тебя нет вдохновения. Оно есть, просто ты так упорно не желаешь его замечать. Может, ты просто тот ещё лентяй. Ты не видишь очевидного, не замечаешь простого, откуда можно было бы подчерпнуть основу. Ты просто не хочешь.
Ты говориь, что тебе надоело блуждать по веб-узлам, чтобы случайно, чисто случайно наткнутся на какую-то фразу, слово, фотографию или короткометражку. Ты всё ищешь и ищешь, но прекрасно понимаешь, что не там. Надо идти в другую сторону, но ты упорно копошишься здесь, как божьи коровки копошаться на наружней стене твоего дома весной и в начале лета. Что только они там нашли?
Текст как будто сгусток гнева на себя самого. Тренируйся описывать мелочи и окружение. Тренируйся. Только так ты сравнишься со своими литературными кумирами, только так.
Ничего не даётся за даром. Всё, что есть в Мире - плод труда и воображения. И ты это прекрасно понимаешь. Может, даже лучше кого-то..."

"10 зелёных бутылок". Глава 6.

С тех пор как Жан официально уселся в кресло мэра, город N, прежде спокойный и тихий, начал напоминать муравейник. Из близлежащей деревни V прибыло около сотни старателей, и теперь довольный Джон принялся кричать на всех углах, что его идея с гостиницей была не так уж и плоха. Да, он немного перегнул палку, предложив построить гостиницу на восемь тысяч мест, но идея-то!  Сама идея! Джон пришел к Жану и изложил своё, как ему показалось, дельное предложение. Нужно же куда-то поселить новую рабочую силу, не оставлять же их жить в своих палатках. Жан, после пары дней плотных раздумий, согласился и дал добро на постройку гостиницы на полторы сотни мест и назначил Джона ответственным за выполнение проекта. Единственная в городе N строительная фирма, никогда не имевшая конкурентов, сразу взялась за дело с неподдельным энтузиазмом. Заложили фундамент, привезли инструменты, цемент, кирпичи и прочее, и прочее.

- Простите, могу я задать вопрос? – вскинула руку Иман, сидя в пятом ряду большого зала в Доме Культуры на городском собрании.

Жан, стоящий за кафедрой аки заправский доцент, коротко кивнул. Иман, оглядев присутствующих в зале, встала и, глядя на Жана, спросила:

- А не разумнее было бы возвести отдельные дома? Это было бы эффективнее и быстрее.

Мэр замялся. Как видно, вполне логичный вопрос Иман немало его смутил. Как Жан сам до этого не додумался?

- Нет, гражданка, не разумнее. Мы не располагаем большой территорией, - нашёлся он – Мы не можем позволить себе строить множество домов. Лучше построить один, но многоэтажный.

- Это глупость какая-то, - не поднимаясь с кресла, дерзко нарушив субординацию, выкрикнул Майк.

Сидел он, как всегда, развязно, уперев одну ногу в спинку впереди стоящего кресла с потёртой обивкой и мелкими царапинами на деревянных деталях.

- У нас достаточно земли, - продолжал музыкант – Это Вы, господин мэр, - тут он криво усмехнулся – Не желаете признавать, что здесь Вы промахнулись. Так и скажите, что не подумали об идее отдельного жилья.

Жан страшно покраснел и принялся переминаться с ноги на ногу. Да, что уж говорить, опыта в спорах и дискуссиях ему пока недоставало. Да и в управлении тоже.

- Как Ваше имя, молодой человек? – осведомился Жан, всеми силами пытаясь скрыть своё замешательство.

- Майкл Дебюсси.

- А, так это были Вы! Это Вы на предыдущем собрании во время выступления одного из кандидатов учинили беспорядки? – Жан прищурился и жестом попросил Майка встать с кресла.

Последний буквально в момент побелел лицом, только острые скулы от возмущения загорелись как задние габариты трамвая. Столь же резко и ярко.

 - Ну что Вы? – приторно-слащавым голосом, театрально вытягивая гласные, отвечал Майк, поднявшись со своего места – Я? Я на том собрании всего лишь высказал свою точку зрения на социальную и экономическую политику, проводимую Шарли. И всё, - Майк развёл длинные руки в стороны и соорудил на лице притворно-недоумевающее выражение – Но представители власти не так меня поняли и на несколько часов заперли в камере с этим грабителем почтовых ящиков, который, кстати говоря, всё это время вслух читывал мне десятки мерзкого содержания посланий.

- Майкл, пожалуй, Вы тоже не так меня поняли, - улыбнулся Жан и поправил микрофон – Этот проект реализует Джон, а не…

- А, ну понятно! – протянул Майк уже безо всякой наигранности – Сваливаете на другого. А кто одобрил проект, если не Вы? Кто ждал разрешение?

- Так, я не понимаю, чем Вас не устраивает гостиница?

- Тем, что отдельные небольшие домики возводились бы быстрее и сейчас многие приехавшие на заработки старатели уже имели бы крышу над головой. А сколько будет строиться гостиница?..

Спор Жана и Майка затянулся ещё на четверть часа. Музыкант из зала щедро высыпал на мэра целый ворох компрометирующих вопросов, но Жан с переменным успехом отражал атаки, однако Майк, словно поставил своей целью дискредитировать нового мэра.

- Вот клоун, - фыркнул Майк, сбежав по широким ступеням.

- Но этот «клоун» нашел богатый золотой рудник. Так что, не так уж он и плох, - возразил я.

Майк не нашелся, что ответить и просто побрёл вверх по главной улице, а после свернул к дому Эксла, откуда уже доносилась какая-то развесёлая мелодия, смех и обрывки разговоров. Сам же хозяин бегал туда-сюда по дому, встречая гостей, улыбаясь и пожимая протянутые руки. Кстати, вы когда-нибудь задумывались над тем, что у всех людей разные руки?  Большие, маленькие, белые, чёрные, смуглые, с длинными пальцами и с короткими, татуированные, унизанные кольцами и браслетами, руки с зажатыми в пальцах телефонами и дымящимися сигаретами…

Наверное, по рукам можно многое рассказать о человеке. Например, руки только что продефилировавшей мимо меня и Майка Дженис были сегодня вечером «украшены» длинными ярко-красными ногтями. Какая пошлятина.

Майк, одёрнув бежевую льняную рубашку, поспешил ретироваться, потому что излишнее внимание владелицы паба начало его изрядно напрягать. На протяжении всей вечеринки Дженис находилась где-то неподалёку и время от времени одаривала музыканта роковым взглядом густо накрашенных глаз.

- Иззи, чего она ко мне прицепилась? – воскликнул Майк, всплеснув руками.

- Ну как же? – я улыбнулся с лёгкой издёвкой – Красивый и никем не занятый бунтарь-музыкант – неплохая кандидатура, верно? 

Друг смерил меня испепеляющим взором, злобно надулся и ушел куда-то к столу. Однако там его и поймала Дженис, взбалтывавшая в блестящем шейкере какую-то алкогольную дрянь. Хозяйка «Десяти зелёных бутылок» тут же поспешила завязать с музыкантом разговор. Последний же сконфузился, но из вежливости обменивался с девушкой рублеными фразами.

- …Какой-то ты зажатый! – промурлыкала Дженис, отставив шейкер подальше.

- Джен, тебе показалось, - резко бросил Майк.

Весь его вид говорил о том, что он вовсе не настроен на бесцельный и бессмысленный разговор с этой особой. Однако Дженис напирала как крепостной таран, грамотно расставляя фразы и жесты и попросту загоняя собеседника в смысловой тупик. Вот и сейчас, воспользовавшись недолгой растерянностью Майка, шустрая барменша вытащила его на середину комнаты, где Эксл оборудовал некое подобие танцплощадки. Это был небольшой серого цвета настил, по периметру которого тянулась разноцветная гирлянда из десятков маленьких электрических огоньков. Оставлять девушку в одиночестве посреди мелодии было некультурно и некрасиво, поэтому Майк попросту решил подчиниться обрушившимся на него обстоятельствам, хоть и делая это с явным неудовольствием. Было видно, что Майк смущён и растерян до крайности. Дженис, видимо, пришла к выводу, что действовать надо решительнее. Положив руки Майку на широкий ремень с бляшками, удерживавший немного широковатые музыканту светлые проклёпанные джинсы, она постоянно пыталась, как бы невзначай, опустить их ниже, но бдительный Майк, сообразив, что дело приняло уже другой оборот, пресекал эти попытки, что называется, на корню, чем немало расстраивал Дженис.

После Майк подошел ко мне и, честно, я испугался, что он сейчас от души засветит мне в глаз. Ведь это я надоумил его идти сегодня к Экслу…

Но ничего такого не произошло, Майк пусть и был зол на не то на меня, не то на Дженис, не то на обоих сразу, он не стал ничего говорить, ограничился лишь пронзительным взглядом, а после, натянуто улыбнувшись и бросив короткий взгляд в сторону уже вовсю отплясывавшей с Крисси Дженис, произнёс:

- Мне, пожалуй, пора.

И вышел вон, задев плечом уже изрядно «весёлого» Эксла, оставив у меня внутри осадок не то вины, за то, что притащил его сюда сегодня, не то лёгкого отвращения к Дженис, не то неуместного смеха, когда я вспоминал глупое выражение на лице друга.

Следует заметить, что Дженис была очень даже ничего, по крайней мере, по внешним данным. Ноги от шляпы и всё такое. Однако своим поведением она иногда навевала совсем не те мысли, которые не должны появляться у каждого встречного при виде девушки. Довольно грязноватые мыслишки, чего уж греха таить, иногда посещали и мою голову, однако я старался одёргивать себя. Каждый раз…

Может, уйти вообще с этой вечеринки? Я огляделся, как будто пытался зацепиться взглядом за то, что удержит меня здесь сегодня вечером.

Фрэнк Фермер играл в покер с Шарли за небольшим журнальным столиком, с размаху бросая карты на столешницу и изредка довольно крякая. Видимо, партия шла в его пользу и ставки были неплохими. Вокруг игроков собралась небольшая группка гостей, желающих понаблюдать за ходом игры. Дженис, видимо, уже позабывшая про музыканта, довольно похабно отплясывала с каким-то увальнем-байкером, кто-то танцевал, кто-то пил…Помещение иногда озарялось разноцветными огоньками. Синими, оранжевыми, желтыми, зелёными, фиолетовыми, красными…Особенно отвратно смотрелось всё происходящее на чердаке в красном свете. Несколько хохочущих девушек в неразумно коротких юбках и с вычурно-вызывающим макияжем сейчас, в красном освещении, напоминали маленьких дьяволиц. Честно, в эту секунду мне именно так и показалось. Несколько мужчин, перекрикивая музыку, оживлённо спорили и размахивали руками. Один перебивал другого, затыкал рот третьему и неустанно убеждал всех в своей исключительной правоте.

Интересно, всё эти мерзости происходят только сегодня или они имели место быть на чердачных вечеринках Эксла всегда, но я упорно не замечал этого? Не хотел замечать.

***

Я мчался за Луной в полупустом салоне автобуса. Мчался, наивно, но искренне надеясь догнать, поймать, ухватить руками через распахнутое окошко. Ночная красавица словно бы говорила на каком-то своём, неведомом языке: «Беги, беги за мной, глупый человек».

А я мысленно кричал ей, куда-то в неведомые и бескрайние космические дали, что всё равно когда-нибудь поймаю и смогу, наконец, взглянуть на ту сторону, которую никто никогда не видел. Наверное, там таится нечто важное.  Другая сторона Луны – самый надёжный сейф для хранения секретов. А, может, там аккуратно сложены кем-то все людские тайны, всё недомолвки, всё то, что люди прячут от других, посторонних глаз и ушей? Я смотрел на Луну, а автобус всё катил по Земле, по освещённой мощными фонарями дороге. Автобус чинно остановился, распахнув двери.

Улица была пустынна, если не считать небольшой группки рабочих, спешащих в ближайший паб после тяжелого трудового дня. Редкие прохожие не обращали друг на друга никакого внимания и напоминали безмолвные и невесомые тени, отбрасываемые фонарём на мощёную тротуарной плиткой улочку. Из распахнутого окна на втором этаже дома доносилась музыка, и я постоял немного, прихватив на память мотив.

Всё чаще и чаще я ловил себя на том, что начинаю мыслить какими-то странными эпитетами и метафорами, которые после разрастаются и развиваются в не менее странные суждения и размышления. Такие мысли начинали тревожить меня, наверное, потому, что я не привык к ним, как, допустим, Майк. Тот-то постоянно вслух проговаривал непонятные фразы и задавал вопросы, на которые нельзя было дать однозначного и хоть сколько-нибудь вразумительного ответа. Наверное, со временем друзья становятся похожими друг на друга, перенимая черты и привычки, выражения и жесты, манеру говорить или одеваться. Дружба – это диффузия двух сущностей. Словно краска одного цвета сливается с другой, образуя нечто новое. С необычным цветом, узором и завихрениями. Это здорово, когда есть такая вот вторая краска, с которой ты можешь смешать свою…

"10 зелёных бутылок". Глава 5.

Пока я шел из магазина домой, бумажный пакет в моих руках порвался и персики, что лежали в нём, раскатились по двору. Интересно, какой бы был звук, упади они на клавиши рояля? Я слышал очень мало песен о персиках. Можно сказать, вообще не слышал. Наверное, эти фрукты творчески привлекательны лишь для художников. Или писателей. Ведь бывает такое, что писатель рассуждает о персиках, когда ему больше порассуждать не о чем. Или не от чего оттолкнуться в начале нового рассказа.

Знаете, вот ведь бывают люди, пишущие про любовь, про честь, про доблесть, про ещё что-нибудь такое, великое и значительное, но описывают они прескверно. А есть те, кто хоть о дверной ручке напишет, и это будет шедевром. Завидую я последним белой завистью. Вот написал бы я песню о персиках…А, может, попробовать? Ведь написал же Бёрнс о ржаном поле…

«Если кто-то звал кого-то
Сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то,
Что с него возьмешь?..».

Пока я ползал по узкой, засаженной молодыми ещё деревцами аллее, нос к носу столкнулся с невесть как забредшим сюда лисом, схватившим в зубы один из круглых рассыпанных мной персиков. Шерсть животного была почти такой же оранжевой, как и шкурка фрукта. Я протянул руку и слегка погладил пушистую морду, но тут лис принюхался, повернул ушастую голову куда-то в сторону Пряничного Домика и резво затрусил туда.

Пряничным Домиком местные детишки прозвали небольшую семейную кондитерскую, где Имбирное Семейство, как в шутку нарекли в городе Чарлсонов, коим принадлежала кондитерская, изготавливали пироги, конфеты, карамель, торты, штрудели, кренделя и прочие сладости. Магазин и правда с виду напоминал Пряничный Дом, известный всем из сказок. Неровная черепичная крыша, широкие ступеньки, плющ по стенам, большие витражные окна, три этажа и большой латунный колокольчик над дверью. Помнится, моя младшая сестрёнка Франкет, всегда хлопала в ладоши, когда подобное колокольчики звякали в разных парижских лавках. Однажды мы зашли в скобяную лавку за гайками, которые зачем-то понадобились отцу. Я держал маленькую трёхлетнюю Франкет за руку. И у нас были одинаковые по цвету и узору варежки. Белые с вышитыми морковками. Когда над дверью коротко брякнул колокольчик, Франкет радостно заулыбалась и громко сказала, что ей очень нравится этот звук. Тогда из-за прилавка выбрался полноватый продавец и, попыхивая кривой пиратской трубкой, подарил Франкет маленький колокольчик, один из тех, что лежали на прилавке.

Шторы на сей раз не попали в плен к оконной раме…

Поставив пакет на стол в комнате, я провёл рукой по пока ещё малочисленным книжным корешкам. Сколько историй, сколько судеб, построенных и сломанных на этих страницах. По какой написанной и созданной автором жизни сочинили марш, а по какой реквием?..

До чего же странные люди эти писатели. Многие из них всегда разговаривают так, что хоть сразу пиши в блокнот, даже не верится, что обычный человек может так разговаривать. Как в книжках. Наверное, когда они видят перед собой, сидя в автобусе, красные огни габаритов впереди идущей машины, они даже в мыслях художественно расписывают то, что творится у них перед глазами. Особенно, когда им скучно.

«…В числе прочего было потрясающее по своей художественной силе описание похищения пельменей, уложенных непосредственно в карман пиджака, в квартире №31…». К чему я это сейчас вспомнил?

Однажды, не более как пару лет назад, мне довелось познакомиться с одним служителем Мельпомены и пера. Я видел его всего один раз, а потом наши пути разошлись. Но сейчас, переступая пороги книжных магазинов и лавок, я надеюсь увидеть его книги. Думаю, что видел их, но, к сожалению, не смог вспомнить имя автора. По крайней мере, мне хочется в это верить.

Оглянувшись, я бросил беглый взгляд на письменный стол, на котором лежала кипа тетрадей, ручки, карандаши с обгрызенными ластиками и пустыми металлическими муфтами (есть у меня такая вредная привычка – грызть ни в чём не повинные карандаши, когда сильно задумаюсь), отдельные листы черновиков, несколько книг и яркая бумажная полоска железнодорожного билета, на которой чванилась напечатанная жирным шрифтом дата отправления поезда. Через несколько дней я должен буду запереть дверь своего купе изнутри и, глазея в окно, мчатся прочь отсюда. Не насовсем, конечно.

Пару дней тому назад мой тяжёлый ярко-красный телефонный аппарат, стоящий на столике в прихожей, залился оглушительным звоном. Услышав этот звук, я подпрыгнул на месте не то от испуга, не то от радости, потому что предполагал, кто это может быть…

Звонили из звукозаписывающей студии «Solar Music Factory», которая своим рейтингом и престижем буквально дышала в затылок знаменитым «Sony Music Entertainment», «Warner Music Group», «Interscope Records» и «Motown Records». Переходя с этапа заочного конкурса на этап, я особо даже и не верил в свою победу и в то, что смогу войти в число финалистов. В тот вечер мне показалось, что меня попросту разыгрывают, но женский голос на том конце провода сердечно поздравил меня и сообщил когда и куда нужно прибыть. Вырванная из блокнота бумажка со спешно нацарапанными на ней словами «Лос-Анджелес, улица Z, 54», датой и временем, в которое нужно прибыть на место, лежала рядом с билетом на поезд.

***

…Глядя на улицы города и прохожих, снующих по ним, я невольно вспоминаю фильм Чарли Чаплина «Золотая лихорадка». Разве что у нас здесь не Аляска, нет метелей, снега и холода. Зато есть бури, отсутствие дождей и жара. Множество людей теперь трудились на рудниках и хвастались друг другу, кто и сколько золота нашел. Кто-то вслух рассуждал, как купит жене бриллиантовое колье. И, конечно же, ничего не покупал.

Мимо меня то и дело вечерами пробегали старатели в рваных, потёртых и просиженных джинсовых комбинезонах. Всё в лучших традициях 1848-1860 годов, когда в Калифорнию прибыли около трёхсот тысяч старателей, желающих разжиться драгоценным металлом, которых прозвали «людьми 49-го». Стоит отметить, что после того, как Джеймс Маршалл, работающий на калифорнийского предпринимателя Джона Саттера, обнаружил близ  лесопилки богатое месторождение и после того, как началась активная добыча золота, Калифорния пережила экономический подъём, официально став штатом и получив прозвище «Золотой штат». Однако негативные последствия лихорадка имела достаточно весомые. Чего стоит только вытеснение индейцев с их земель…

Кстати об индейцах. Не далее, как пару дней назад Эксл рассказал мне такую вот историю:

Когда в 1960-х гг. НАСА готовила астронавтов для полета на Луну, некоторые тренировки проводились в пустынях Аризоны на территориях резервации индейцев племени Навахо. Однажды старый индеец с сыном пасли овец и наткнулись на одну такую команду. Старик, который говорил только на языке племени Навахо, спросил через сына, который говорил по-английски: “Чем занимаются эти люди в больших белых костюмах?” Один из членов сопровождающей команды ответил ему, что они практикуются для полета на Луну.

Старик спросил, может ли он послать с ними на Луну сообщение.

Сотрудники НАСА почуяли хорошую рекламу и быстро согласились. Они дали старику магнитофон, и тот записал короткое сообщение на языке Навахо. Сын отказался перевести его на английский.

Позже представители НАСА дали послушать сообщение другим индейцам Навахо. Они все посмеялись, но ни один из них не захотел переводить послание старика на английский, ссылаясь на трудность перевода.

Наконец представители НАСА обратились к известному профессору-лингвисту, специалисту по индейским языкам. Тот послушал сообщение, засмеялся и перевел: “Лунные братья, следите за этими людьми в оба глаза – они пришли отобрать ваши земли!”.

Вот так вот. Большинство почему-то всегда пытается задавить меньшинство, если у него появилось собственное мнение и желание заявить о своих правах. «Кто сильнее, тот и прав», так мы все говорим, да? Прав тот, у кого больше силы, больше денег, больше влияния…странная у нас, людей, логика. Наверное, мы просто ничего не понимаем. Не понимаем друг друга, самих себя, не понимаем сути многих вещей. Господь Бог когда-то дал нам сердце, но так замотался, что совершенно позабыл дать инструкцию на тот случай, если мы вдруг забудем как им пользоваться. Мы забыли. Инструкции нет…